​10 книг из библиотеки Пушкина

«The Works of Lord Byron Complete in One Volume»

Джордж Гордон Ноэл Байрон

Влияние поэтики Байрона на произведения Пушкина, в особенности на его романтические поэмы, уже давно стало «общим местом». Экзотически-восточные «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» принесли поэту первую настоящую славу, а первую главу «Евгения Онегина» он сравнивал с «Беппо» Байрона, из которого позаимствовал не только шутливый тон, но и повествовательную манеру. Сам же Байрон был среди писателей настоящим властителем дум: начитанный князь Вяземский прямо писал, что готов выучить английский «единственно для Байрона», а Адам Мицкевич подарил Пушкину английское издание 1826 года с надписью «Байрона Пушкину преподносит почитатель обоих А. Мицкевич». Впоследствии пути польского и русского поэтов разошлись, но, думается, их уважение как друг к другу, так и к Байрону не угасло.

«Опасные связи»

Шодерло де Лакло

«Любви нас не природа учит,// А первый пакостный роман» – гласят известные строки «Евгения Онегина», в которых некоторые исследователи склонны видеть намек на роман «Опасные связи». Хотя и в России, и во Франции за романом Шодерло де Лакло следовал шлейф скандальной и безнравственной книги, часть литературоведов именуют книгу любимой у Пушкина, и в этом есть некая доля правды. «Тверской Ловелас С.-Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает», – пишет Пушкин Алексею Вульфу 27 октября 1828 года, стилизуя письмо к нему под прозу Лакло, а в частной жизни иногда надевая маску того же Вальмона. «Весь ум его почерпнут из "Liaisons dangereuses"», – говорит один из его героев о сопернике, косвенно признавая достоинства романа. Следы Лакло видны и в том же «Евгении Онегине»: обрисовывая Онегина как знатока «науки страсти нежной» и тонкого психолога, Пушкин дает ему характеристики, которые можно приложить прежде всего к Вальмону. От «Опасных связей» идут и онегинские упоминания тогдашней сентиментальной литературы: роман «Кларисса Гарлоу» и его героя Ловласа поминают и герои Лакло, и герои Пушкина.

«Путешествие из Петербурга в Москву»

Александр Радищев

«Экземпляр, бывший в тайной канцелярии. Заплачено двести рублей», – гласит надпись на еще одной книге из библиотеки поэта. И речь здесь идет не просто об экземпляре запрещенной книги, но о книге из первого тиража, уничтоженном в 1790 году по указанию Екатерины II. И ее ценность можно сравнить, скажем, со сборником стихов Ахматовой «Из шести книг» – которая, кстати, активно занималась в том числе и пушкиноведением.

Что же до Радищева, то отношение к нему Пушкина явно неоднозначно: с одной стороны, один из вариантов строки в знаменитом «Памятнике» гласил «Что вслед Радищеву восславил я свободу», с другой – перу Пушкина принадлежит статья «Путешествие из Москвы в Петербург», где он комментирует пассажи писателя, иной раз весьма скептично. В еще одной статье, которая так и называется – «Александр Радищев» – он называет «Путешествие» весьма посредственной книгой, делая оговорку: «не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию». Было ли это попыткой обойти цензуру, которая только под таким соусом и могла пропустить имя Радищева в печать, или же к концу жизни поэт куда скептичнее начал относиться к его взглядам, изложенным в этой книге? Быть может, и то, и другое.

«The Poetical Works of Robert Burns»

Роберт Бернс

Многие из нас так привыкли к переводам из Бернса «от Маршака», что кажется, будто до 50-х годов прошлого века никто и знать не знал о поэте-пахаре из шотландской деревеньки Аллоуэй. Между тем поэт, успевший умереть в 1796 году, был современником не столько Пушкина, сколько Державина. Следов Бернса в творчестве Державина, кажется, нет, а что до Пушкина, то в его библиотеке был сборник стихов Бернса – естественно, на языке оригинала. Свидетельством освоения шотландской поэзии стали стихотворения «Эхо» и «Обвал»: их нетипичный для русской поэзии размер, судя по всему, заимствован именно у Бернса и носит название «габби». Интересно, что в шотландской поэзии этот размер использовался скорее для дружеских, шуточных и фривольных стихотворений: позднее Ильф и Петров вложили цитату из «Обвала» в уста Остапа Бендера, а Эдуард Успенский спародировал «Эхо» в одном из своих взрослых рассказов. Знали ли классики XX века, насколько глубоко они копнули? Не исключено...

«Рукопись, найденная в Сарагосе»

Ян Потоцкий

«Граф И. Потоцкий – путешественник, писатель и историк, <...> коего ученые изыскания столь же занимательны, как и испанские романы», – пишет Пушкин в примечаниях к «Путешествию в Арзрум». Незадолго до смерти он создает стихотворение под названием «Альфонс садится на коня», вдохновленное самым известным романом Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе». Само собой, это не попытка пересказать его стихами, а своего рода переосмысление «испанских» образов на русской почве по образцу «Маленьких трагедий»: тема бесстрашия героя Потоцкого проходит через всю «Рукопись» и в концентрированном виде предстает перед нами в стихотворении Пушкина. Крайне интересовала поэта и личность самого Потоцкого, который бывал при дворе Павла I и представлялся ему как член ордена Мальтийских рыцарей. Самого Павла I, Пушкин, по некоторым данным, задумывал сделать героем трагедии, и не исключено, что будь она написана, Ян Потоцкий мог бы стать одним из ее героев.

«Слово о полку Игореве»

Интерес Пушкина к русской истории и произведениям российской древности выразился в том числе и в его интересе к одному из главных шедевров древнерусской литературы, с которым он познакомился еще в лицейские годы. Одна из поздних незаконченных статей поэта «Песнь о полку Игореве» была посвящена вопросу древности произведения и объяснению его темных мест. В библиотеке Пушкина были почти все известные к тому времени издания и переводы «Слова о полку Игореве»: некоторые исследователи полагают, что он не только планировал закончить статью, доведя объяснения до конца, но и, быть может, взяться за собственный перевод произведения. «"Слово о полку Игореве" Пушкин помнил от начала до конца наизусть и готовил ему подробное объяснение. Оно было любимым предметом его последних разговоров», – вспоминал знакомый Пушкина, критик Степан Шевырев.

«История Государства Российского»

Николай Карамзин

Вопреки известной эпиграмме, приписываемой Пушкину, его отношение к «Истории Государства Российского» в зрелом возрасте сложно назвать иначе как благоговейным: памяти Карамзина посвящен «Борис Годунов», а слова о том, что «История Государства Российского есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека», давно уже стали лучшей рекомендацией. «Ключ к Истории Государства Российского», составленный историком Павлом Строевым и представлявший собой алфавитно-тематический указатель к многотомнику Карамзина, стал одной из последних книг, приобретенных Пушкиным незадолго до роковой дуэли.

«Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для неё и знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили», – вспоминал о поэте его приятель Александр Тургенев. И нет сомнений в том, что, занимаясь историями Пугачева и Петра Великого, Пушкин чувствовал себя не просто исследователем, но прямым наследником Карамзина.

Мольер

С творчеством Мольера Пушкин познакомился еще до поездки в Лицей: говорят, что Сергей Львович Пушкин был большим поклонником драматурга и обожал его декламировать. Мольером был навеян и один из первых драматических опытов юного Пушкина – сестра, перед которой тот разыграл пьесу «L’Escamoteur» («Похититель»), разбранила этот опус, после чего поэт сочинил сам на себя эпиграмму – естественно, на французском языке. Любовь к Мольеру, впрочем, не угасла: Пушкин активно цитирует драматурга в личной переписке, и уже будучи горячим поклонником Шекспира, которому он отдавал предпочтение при «выстраивании» характеров в пьесах, не отказывался и от приемов Мольера. «У Мольера Скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен», – отмечал Пушкин, отдавая в данном случае предпочтение второму, однако же знаменитый «Скупой рыцарь» выписан именно мольеровским, а не шекспировским образом. «Я беру свое добро там, где его нахожу», – мог бы повторить поэт вслед за французским комедиографом.

Шекспир

«Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры», – писал поэт в подборке исторических записей «Table-Talk». И если материалом для того же «Бориса Годунова» стали последние два тома «Истории» Карамзина, то творческие приемы, начиная от «белого стиха» и чередования его с прозаическими репликами, несомненно, идут от Шекспира, как и изображение характеров и типов. «Я расположил свою трагедию по системе отца нашего Шекспира и принесши ему в жертву пред его алтарь два классические единства и едва сохранив последнее», – признавался в письмах поэт, творчество которого непредставимо не только без «Бориса Годунова», но и без «Маленьких трагедий», в которых также чувствуется влияние уроженца Стратфорда.

Сборник Кирши Данилова

Как мы уже видели, источниками вдохновения Пушкина были не только Мольер, Шекспир и Байрон, но и народная поэзия: почетное место в его библиотеке занимало изданное в 1818 году собрание русских народных песен, известное как «Сборник Кирши Данилова». Влияние его поэтики чувствуется едва ли не во всем творчестве Пушкина, начиная от «Руслана и Людмилы» до сказок и «Песен западных славян». «Слова сии коренные русские... Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка», – возражал поэт критикам по поводу слов «хлоп», «молвь», «топ» в «Евгении Онегине», приводя в пример цитату из «Сборника Кирши Данилова».