«Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»: Корни «русского Швейка»

«Чонкин не идиот, он обыкновенный простодушный человек, хотя немножко смахивает и на Швейка, и на Василия Тёркина, и на сказочного русского солдата, который в огне не горит и в воде не тонет, и на Тиля Уленшпигеля. Я его не задумывал как идиота. Просто он оказывался в идиотских ситуациях, в которых нормальный человек вполне может стать идиотом. А это наши, обычные советские ситуации», – пояснял автор, открещиваясь от прилипшего к его герою сравнения с бравым солдатом Швейком.

С одной стороны, полностью избавиться от ассоциаций со Швейком не получается – как и Швейк, Чонкин, сам того не желая, оказывается в центре действия, особо умным его тоже не назовешь, да и внешне он скорее антигерой, нежели герой, – «маленького роста, кривоногий, да еще и с красными ушами». С другой – столь гротескное изображение вызывает в памяти не только чешского героя, но и гоголевского «маленького человека», в описании которого «нет ничего не безобразного, в характере – ничего не забитого» – по крайней мере, поначалу.

При этом гоголевские ассоциации в тексте возникают еще до появления Чонкина – летчика, с которого начинается действие, председатель принимает за представителя ревизионной комиссии и ведет себя в точности как приснопамятный городничий, а местный селекционер Кузьма Гладышев, уподобляясь Манилову, перекрещивает жену и сына греческими именами.

От героя книги легко протянуть нить и к другому гоголевскому герою – Павлу Ивановичу Чичикову, тоже способному выйти из всех передряг и тоже успевающему «наследить» в общественном сознании за время своих похождений – слухи о банде Чонкина и о личности Чонкина, который то ли белый генерал, то ли сам Сталин, бежавший от немцев, незримо смыкаются с историей незабвенного капитана Копейкина и самого Чичикова, которого отождествляют ни много ни мало с Наполеоном.

Есть в Чонкине и черты Ивана-дурака, прежде всего – его рукастость. Если в части его называют не иначе как разгильдяем, то, покинув армию, он оказывается практически в родной среде:

«Чонкин работал легко и быстро, чувствовалось, что не первый раз занимается он этим делом. Нюра сперва пыталась за ним угнаться, но потом, поняв, что попытка эта несостоятельна, безнадежно отстала».

И переход на мирные рельсы для него становится как бы самим собой разумеющимся: взяв на себя все заботы по дому, Чонкин не только колет дрова и варит щи, но еще и вышивает крестиком, одновременно являя черты трогательные и пародийные, посмеиваясь в том числе и над еще одним своим предшественником в литературе Василием Теркиным, автор которого в свое время печально иронизировал:

«Что с удачей постоянной

Теркин подвиг совершил:

Русской ложкой деревянной

Восемь фрицев уложил!»

Фрицев не фрицев, а с целым полком, призванным якобы для ликвидации банды, Чонкин справился – и что за беда, что была это битва своих со своими? Отвага Чонкина, пусть и откровенно пародийная, несомненна – хотя на настоящем фронте мы его ни разу так и не увидим.

Само собой, гротескный герой и действовать должен в столь же гротескном мире: сам Владимир Войнович, а вслед за ним и критики, неоднократно указывали на связь мира Чонкина с городом Глуповым. И, право же, капитан госбезопасности, принимающий русских за немцев и разговаривающий на ломаном немецком или же редактор газеты, считающий упоминания имени Сталина и 14 лет не бывавший дома, стоят градоначальника с фаршированной головой или непреклонного любителя маршировки. И гротескны в этом мире если не все, то многие, от колхозников до Гитлера, отказывающегося от броска на Москву ради лже-князя Голицына и Сталина, в книге третьей представляющего собой гибрид человека и лошади (и странным образом рифмующийся с экспериментами Кузьмы Гладышева в книге первой). Все же не-гротескное вынуждено либо приспособиться, либо исчезнуть из этого мира, либо погибнуть – как учитель Шевчук, безобидные слова которого оборачиваются настоящей трагедией.

Что же до самого Чонкина, то суть его метаморфозы к финалу трилогии проговаривает сам автор:

«Чонкин, конечно, никогда не слыл крупным мыслителем, а в глазах некоторых людей и вовсе был чем-то вроде Иванушки-дурачка, но ведь и Иванушка-дурачок тоже был дурачком только поначалу. А когда жизнь его чему-то учила – учился, и кое-чего в жизни достиг. Так и Чонкин».

Вслед за опытом в третьей книге приходит и удача, герой взрослеет, меняется в том числе и внешне, отходят в сторону гротескные черты... Меняется и сама тональность повествования, в которую все чаще вторгаются лиризм и размышления, прежде книгам о Чонкине не свойственные, и роднящие третью книгу все с тем же Гоголем и его «Мертвыми душами». История Чонкина кончается его переселением в Америку и успешной жизнью на своей земле – и не есть ли это тот самый рай, до которого так и не добрался Павел Иванович Чичиков?